Константин Автограф

«Современное искусство для меня загадка, которую я пытаюсь разгадать»

Константин, вы родились в семье петербургских художников. Родители хотели, чтобы вы продолжили творческую династию?

Мой отец — художник-живописец, познакомился с мамой в студии. Не сказал бы, что они пытались сделать из меня художника, но мама довольно много просвещала меня в искусстве. Мы рисовали вместе, она брала меня на занятия в детскую изостудию, где работала, и мне это нравилось. Позже я стал рисовать с другом, пошёл в художественную школу, проучился пару лет. У меня был замечательный учитель по рисованию, который научил любить искусство, думать про него, анализировать. Для меня это ценно, и я до сих пор помню общение с ним.

С отцом я ходил к друзьям-художникам. Кухонные разговоры об искусстве, тусовки — для меня в этом было много любви. Поэтому я считаю одной из важных вещей — любовь к искусству. Ты можешь бесконечно технично рисовать, но когда нет рвения, это всё не по-настоящему.

Для меня было здорово расти среди художников. Когда смотришь на картины, особенно в музеях, думаешь, что рисовали их боги. (Смеётся.) Но в то же время общаешься с реальным художником, талантливым, известным, и это помогает поверить в себя.

Художники — обычные люди, артистичные, приятные, иногда, наоборот. У них такие же проблемы, они также разговаривают и травят шутки… Мне нравилось находиться в этой среде. И мне казалось, что эти люди — честные.

Живописью вы стали зарабатывать в 16 лет. А помните свои первые серьёзные опыты?

Помню, написал одну из первых картин маслом, привёз её к отцу, он немного подправил, показал, что ещё можно с ней сделать и отнёс в галерею. Как выяснилось, через неделю или две картину продали. А папа дал ещё больше материалов, красок, я начал параллельно вести около десяти картин. Поверил в себя. Показалось, то, что мне нравится, может нравиться другим.

Потихоньку в течение лета я написал 20-30 картин, и уже в 16 лет мои работы приняли в галереи. К октябрю начали продаваться первые картины

В то время я поступил в СПбГУ на программу «Дизайн среды», но первые заработки меня вдохновляли больше, они казались серьёзнее, чем образование. Хотя сейчас я, конечно, понимаю, что учёба — это здорово: есть комьюнити.

Постепенно появлялись серьёзные работы, заказы. Однажды познакомился с мастером, который делал рамы, у него была большая фирма. Ему понравились мои картины, он сразу же купил 5–7 работ. Впоследствии мы стали друзьями.

Вы профессионально занимались музыкой, что отразилось на живописи. Какими изображали музыкантов, что было первостепенно в портретах?

Музыкой я стал заниматься даже раньше, чем живописью. В 12 лет уже стал работать, накопил на первую гитару. Для меня это было выходом из своих проблем: загонов, не складывающегося общения с родителями, сверстниками. Впоследствии живопись тоже стала помощником.

Через некоторое время увлёкся написанием портретов, и мне хотелось отразить в них любовь к музыке. Тогда начал писать портреты музыкантов — даже выставку в «АртМузе» открыл. В двухсотметровом пространстве были выставлены 30 картин, одна из которых в длину была аж три метра. На открытии играл вместе с коллективом на сцене. Так сочетались музыка и живопись. Я чувствовал, что могу показать всего себя, это для меня было важно.

Я видел много разных картин на тему музыки, портреты известных личностей. Но мне как музыканту смотреть на них было странновато. Художники не всегда понимают, как правильно держать инструмент, какие чувства испытывают музыканты, когда они играют. Думаю, у меня эта тема проработаннее. Я знаю почти все инструменты, служил в оркестре в армии, у меня хорошее понимание истории музыки, её развития, и есть к этому большая предрасположенность и любовь.

Интересно, что вы не стали получать художественное образование. Почему, на ваш взгляд, в нём нет необходимости?

Учиться я не стал не потому, что мне этого не хотелось, а просто отвлёкся на живопись. Сейчас понимаю, насколько важно образование и люди с общими интересами, которые тебя поддерживают. У меня этого не было. Но я оказался в пространстве уже сформировавшихся художников-живописцев. Ездил на этюды, общался, потихоньку сам стал увереннее как художник, мой опыт стали перенимать. У меня была своеобразная школа. И всё выстраивалось за счёт моего рвения и желания.

Как и многие творческие люди, вы нуждались в наставниках. Кто стал вашими учителями?

Я общался с Владимиром Кожевниковым, Андреем Селениным, да и многими другими. Раза четыре участвовал в выставке «На солнечной стороне», там действительно было сообщество взрослых художников, с которыми мы часто ездили на этюды, общались, и я всегда был открыт услышать что-то новое, воспринимать критику. Это для меня было очень важным опытом.

За короткое время вы провели более 15 персональных выставок. Какие из них самые яркие?

Эти выставки прошли в течение 12-13 лет. Первая была в библиотеке им. Лермонтова, рядом с домом. Понемногу появлялись выставки в коммерческих галереях, ресторанах. В «АртМузе» прошли две хорошие выставки с питерскими пейзажами и музыкантами, которые были открыты с музыкальным коллективом. На них пришли друзья, поклонники, и они увидели, пожалуй, самые удачные работы большого размера.

На выставках не всегда бывает аншлаг. Как вы считаете, интересуется ли сегодня молодёжь живописью, искусством?

Я не думаю, что сейчас молодёжь интересуется живописью и искусством меньше, чем раньше. Появляется много новых форматов: рейвы, Dj-сеты, стендапы. Есть современное искусство, которое за счёт интерактивности как раз больше притягивает именно молодёжь.

Я очень люблю Русский музей, Эрмитаж, но в то же время мне нравится современное искусство. Недавно был в современных музеях Европы, они меня поразили. В России, как мне кажется, меньше понимания современного искусства. Хотя вижу, что молодые ребята понимают даже больше, чем те, кто в возрасте.

Современное искусство связано с мультимедиа. Аншлаги бывают, но, наверное, сейчас их меньше на открытиях выставок старых художников или выставках классического искусства — это уже не так актуально и интересно. Первые выставки импрессионистов были прорывом. Сейчас они так не воспринимаются, но от этого картины импрессионистов менее ценными не становятся.

У вас в Петербурге были две мастерские, одна из которых — в «Севкабель порту». Как они повлияли на вашу любовь к городскому и морскому пейзажам?

Мастерская на седьмой линии Васильевского острова — 130-метровая вытянутая мансарда с огромными окнами, крышей и видом на Петербург. Здесь я впервые увидел восхитительные закаты. Писал в пространстве много разных этюдов, репетировал вместе с музыкантами, мы даже давали концерты, тут проходили творческие тусовки. В то время одним из моих направлений был городской пейзаж, морской, наверное, в меньшей степени. Он мне тоже нравился, но не мог его прожить и понять, под парусом я не ходил.

Следующую мастерскую я открыл в «Севкабель порту», и это было максимально тусовочное место. Здесь проходили джазовые джемы. Это на меня повлияло, и я стал много общаться с молодыми людьми, со временем ушёл в современное искусство. У меня появились новые потребности, желание использовать разные материалы, новые образы, и я уже не ограничивался морским и городским пейзажами, натюрмортами. Мне хотелось находить новые формы искусства.

Сейчас вы живёте в Израиле. Как изменилось представление об искусстве, сами работы под влиянием этой страны?

Прожил полтора года в Израиле, и для меня это было очень важно. Я смог отстраниться от всего, что делал дома. Здесь пробовал себя в разных жанрах, но делал это на потребу аудитории, пользовался шаблонами, у меня была насмотренность ближайшего круга, но ощущал это как прошлый век. Ведь современное искусство для меня загадка, которую я пытаюсь разгадать. И очень сложно пытаться им заняться, когда ты делаешь совершенно другое. Я потратил 1,5 года на поиски: делал сотни эскизов, слушал мастер-классы, читал книги. И поскольку я не видел долгое время старых картин, мне показалось, что многое стало понятным.

Что для вас значит искусство? Для меня искусство — это всё. Я постоянно замечаю его вокруг. Гуляю и вижу свет, который падает на дом, сразу анализирую, как можно его написать. Когда приступаю к этюдам, стараюсь сначала писать их в голове. Куда бы ни пошёл, всегда возникают визуальные образы. В то же время есть интеллектуальные образы или чувства, которые мы испытываем. Их отразить с помощью кисточки и краски — это сверхзадача, ещё более интересная.

Галерея